Странники

---

Книга «Заутреня святителей» - Оглавление

---

За лесом вспыхивали молнии.

Предгрозовая тьма скрыла солнце, и тяжело побежала по знойной земле. Низко опускались тучи, бросая дымные тени на полевые просторы. Шла гроза. Пылила большая дорога. От ветра сгибались вётлы.

Шли по дороге, опираясь на берёзовые батожки, слепой дед и поводырь-отрок. У обоих за плечами латаные пестрядинные сумы. На ногах лапти-шептуны. На груди у деда медный осьмиконечный крест.

Дед устал. Дышит через силу. Слезятся от пыли белые незрячие глаза. Гроза всё ближе да ближе, а скрыться негде… Поле, небо да вётлы придорожные. Поводырь лениво ведёт деда за руку, с испугом смотрит в тёмно-багряное небо и помыкает деда.

— Скорее, дедушка! До грозы надоть добраться до часовеньки Разстани!

— Рад бы скорее, внучек, да не идут мои ноженьки. Устал я. Грудь болит. Нет дыхания мне. К земле тянет. Не смертушка ли мне, странному, бездорожному?

— С устатку это, дедушка! Скоро дойдём…

— Веди, веди, коли скоро… Микола-угодник! Путников покровитель, возьми тяжесть мою странническую!

На большую дорогу, в мягкую горячую пыль падает тяжёлый дождь.

Странники перешли ручеёк по хлипкому деревянному мостику, обогнули зелёный взлобок и дошли до часовни. Стоит она у большой дороги. Ветхая, шаткая, солнцем обожжённая. Дверь её на одной петле держится. Главка с крестом набок склонилась. Оконце заколочено сизой от древности ­доской.

— Часовенка-то совсем рухает, дедушка!

— Устарела, приютная… Не будет скоро келейки для странников… — лепечет дед и бесслёзно плачет.

— Пойдём, дедушка, в часовенку. Ишь, гроза-то какая всполошная!

Дед не трогается с места. Опирается руками на батог, качает головой и всхлипно говорит:

— Когда я махоньким был, внучек, я с бабкой часто ходил к этой часовенке. Образ тут Спаса, чудотворный, и мы света́ми его наряжали. Родник был здесь целебный, бойкий такой и звонкий… Вода студёная-студёная и чистая, как слеза. Между каменьями иконка вделана, и рядом берестяной ковшичек… Дубы здесь росли. Большие. Вековые. Ляжешь под их храмину, а они шумят, шумят и укачивают тебя — как в зыбке!..

Голос деда дрожит и колышется. На лысую голову падают дождевые капли и струятся крупными слезами по жёлтому и морщинистому лицу его.

— Да… были вековые дубы, а теперь их нет… дубов-то. Родника целебного нет. Скоро и часовенки, Боговой келии, не будет.

Он ощупью подходит к часовенке, и дрожащими руками касается чёрных её стен, и приникает к ним заплаканным лицом.

Упал дождь, и зелёная земля густо зазвучала кустарниками, вётлами и травами. Синие молнии перекрестили небо. Тяжёлой падающей медью загрохотал гром.

Дед и поводырь схоронились в тёмной часовне, пахнущей засохшими цветами, кипарисом и пылью. Сели на полу у киота Спаса. Прижались друг к другу.

— Боязно, дедушка! Ишь, как молонья освечает!..

— Не бойся, дитятко, здесь Богова тишина. Спас благоуветливый нас голубит. Тише, внучек, тише. Господь на землю гневается. Свят, свят, святый Боже… Озари стадо Твоё зарёю благодати Твоего заступления, жизни сподоби немерцающей. Лицо земли осияй светом невечерним…

— Молчи, деда, страшно мне!

— Не бойся, здесь Богова тишина…

Дед молчит, гладит рукой голову внука и к чему-то прислушивается, затаив дыхание.

— Ась?

— Тише, дедушка! Никто тебя не кличет!

— Как будто бы кто кликнул меня?.. Так явственно кликнули: «Са-а-вва-тий!..»

Дед осеняет себя частыми крестами, нагибается к испуганному внуку и шепчет:

— Это смерть меня кличет… Пожил я, и хватит. Тебе, ясному, вольготней будет… Не пужайся… Груско мне на земле… Дубов старых нет, родника нет, рухает часовенка, нас, старых, — не слушают. Неприютно мне на земле! Надо на покой… к своим… Не плачь, дитятко, не плачь, бесприютный, терпеливый мой… Чу! — насторожился дед, — опять кликнули… Явственно. Зовут!

— Полежи, дедушка. Вот так… Весь ты как в огне горишь… Не хрипи так, боязно мне!

Дед прилёг к иконе и забредил:

— Идёшь, стара… Иди, иди. Истосковался я по тебе. Солнышко! Птички — зорюнки поют! А рожь-то какая высокая… чижёлая… и светочки синенькие-синенькие… Дубы зашумели. Вода, родниковая, целебная, по камушкам побежала… А часовенка-то новенькая, и сблёскивает риза Спасова…

Он приподнялся, обвёл глазами тёмные запаутиненные углы часовни и закричал:

— Господи! Прозрел я!

Внук в испуге отпрянул от него, встал к стене и забился в припадочном рыдании.

Дед прилёг к иконе. Голова его свесилась набок.

— Чу! Песня! Старая-старая, дедами напетая… — тихо зашевелились слова. Помолчал, и опять тревожный горячий бред:

— Внучек! Позови стариков! Куда это они бегут и не оглядываются? А… это они от грозы бегут… Будет гроза большая-пребольшая!.. Скорее бегите! Господи! Что это на земле Твоей деется? Ты взгляни только, — келейку Твою рубят! Покарай кощунников, покарай!.. Гляди, милосердие Твое из часовни выносят!.. Не замайте! Задержите!..

Крикнул дед в последний раз, бережно одёрнул на себе одежду, вытянулся с сухим костяным треском и смолк.

Поводырь спрятался за тёмный киот и боялся взглянуть на мёртвого деда. Стоял он с зажмуренными глазами и вздрагивал.

Вспыхивали молнии и гремел гром, сотрясая испуганную придорожную часовню.

1924